... С какими смелыми и гордыми надеждами Пушкин выступал на литературное поприще! Как много горячего, молодого увлечения было в нем в те годы, когда еще душу его волновали —
   
   Негодованье, сожаленье,
   Ко благу чистая любовь...3
   
   И все пропало. В один из последних годов своей жизни он с грустью признавался, что в сердце его, смиренном бурями, настала лень и тишина4. А сколько тяжелого уныния, какого-то сдавленного, покорного горя, например, в этих стихах, также относящихся к поздней поре пушкинской деятельности:
   
   Под бурями судьбы жестокой
   Увял цветущий мой венец;
   Живу печальный, одинокий,
   И жду, придет ли мой конец...5
   
   Правда, что Пушкин, при всей громадности своего поэтического таланта, не был человеком, серьезно проникнутым убеждениями, которые проявлялись в нем в ту пору, "когда ему были новы все впечатленья бытия"6. Бурям судьбы жестокой не мудрено было сломить этот характер, не отличавшийся глубиною и силою. Но вот другой пример — Лермонтов. Этого уж нельзя упрекнуть в недостатке энергии и твердости; а между тем и он писал под конец жизни почти то же, что Пушкин:
   
   И тьмой, и холодом объята
   Душа усталая моя.
   Как ранний плод, лишенный сока,
   Она увяла в бурях рока,
   Под знойным солнцем бытия7.
   
   Тем же кончил и Кольцов, эта здоровая, могучая личность, силою своего ума и таланта сама открывшая для себя новый мир знаний и поэтических дум. Еще не окрепший в своем поэтическом таланте, но гордый молодою силою воли, он говорил о злой судьбе при начале своего поприща:
   
   Пред ней душою не унижусь,
   В мечтах не разуверюсь я...